Диссидент Евгений Сверстюк

ДИССИДЕНТ ЕВГЕНИЙ СВЕРСТЮК: “НЕКОТОРЫЕ ПРОТЕСТАНТЫ САМИ РАБОТАЮТ НА ПОНЯТИЕ “СЕКТА” СВОЕЙ ЗАМКНУТОСТЬЮ, СОЦИАЛЬНОЙ БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ И КУЛЬТУРНОЙ ПАССИВНОСТЬЮ”
 
Сам Евгений Александрович Сверстюк не называет себя диссидентом, поскольку он как украинский христианский интеллектуал не просто отклонялся от марксизма, а не принимал философских и моральных основ коммунизма вообще. 4 января 2001 года он получил Международную премию ЮНЕСКО имени Корнелиу Копосу за свою книгу “На празднике надежд”. Участник украинского национального движения, который был арестован в 1972 году и приговорен за “антисоветскую пропаганду” к семи годам лишения свободы и пяти годам ссылки, публицист и христианин Евгений Сверстюк издал эту книгу в 1999 году. В ней автор затрагивает христианско-нравственные темы, выступает за сохранение мира и согласия между различными церквями и этническими объединениями. Евгений Александрович вспоминает: “Премия была для меня неожиданной. Я получил приглашение, не зная, зачем приглашают”.

Именно Евгений Сверстюк – автор этих строк: “Моя страна словно создана для экспериментальной роли, чтобы явить урок миру и показать, что отрицание христианской традиции и Бога ведет к потере лица и всякого веса, к потере языка и замене его словами” (“Звон затерянного источника”). И еще: “Христианское мышление представляется мне живой рекой в нынешнем мире, густо пересеченном каналами и сточными трубами” (там же).

– В книге “На празднике надежд” видна Ваша откровенная приверженность христианским традициям. Учитывая Вашу авторскую деятельность при Советском Союзе, можно ли сказать, что Ваше христианское мировоззрение претерпело какие-то изменения?

– Конечно. Я думаю, что в основном мировоззрение людей моего поколения эволюционировало в тюрьмах и лагерях. Раньше в советские времена оно был стихийно-христианским. В те времена отсутствие в публикации по гуманитарной теме “атеистических моментов” уже было настораживающим фактором для цензуры. Фактически мои публикации про Шевченко, Лесю Украинку и других классиков украинской и европейской литературы, где обходились “атеистические моменты”, считались формой выражения христианского мировоззрения.

Когда меня судили, то “религиозный мотив” не выносили в строку обвинения. Просто выносилось “несоответствие советской идеологии”. Вообще не было такого понятия – “обвинение за веру”. Считалось, что у нас страна толерантная. Но христианские взгляды всегда были наиболее настораживающими для “органов”. А гражданское общество – есть общество христианское, в первую очередь. Такое мое понимание очень раздражало следователей, которые обвиняли меня в противопоставлении христианского мировоззрения советскому и в полном невосприятии советского образа жизни.

– Вы сказали интересную сентенцию, что гражданское общество – это общество христианское. Как Вы пришли к такому выводу, ведь есть разные выражения веры.

– Видите ли, Европа – христианская. Западная культура в разных формах своего развития есть продуктом именно христианского мышления. Она произведена духом христианских устремлений. Христианство поднимает ценность личности, оно работает с личностью. Христианское общество – это общество личностей в противовес тоталитарному атеистическому обществу, где “единица – ноль, единица – вздор”. Для христианского мира личность имеет крайне высокую ценность. Канта критиковали именно за то, что он в основу ценностей ставит человека, который не может быть средством, но может быть только целью. В тоталитарном мире человек является только средством.

– Евгений Александрович, находите ли Вы конфликт между христианством и гуманизмом? Учитывая, что в центре христианства все-таки стоит Христос, а в центре гуманизма – человек.

– Я думаю, что здесь находится некоторый конфликт. Но тут есть определенная эволюция христианства в секуляризированном мире. Просто раньше христианские ценности приобретали разные псевдонимы. И гуманизм собственно был в какой-то мере таким псевдонимом, который делал акцент на человечности христианства, но с материалистическим уклоном. Гуманизм ставил в центр внимания человека и мерой вещей определял не Бога, а человека. Это смещение акцентов стало очень радикальным, оно и отделяло гуманизм от христианства.

Собственно говоря, это позже привело к сползанию христианской доктрины к социалистической. Что касается сравнения христианских ценностей и ценностей коммунистических, то это фальшивое сравнение – мол, первичный коммунизм был почти таким же, как христианство, якобы первичный коммунизм относился к собственности приблизительно, как и христианство. Это спекуляция понятиями, т.к. коммунизм не ценил личность так, как христианство.

– Для вас христианство – это ряд моральных ценностей или все-таки вера во Христа, Который дает вечную жизнь?

– Для меня христианство началось с веры. Потом – отстаивание христианских ценностей – христианской морали и этики. А в меру осмысления знания наполняются духом веры.

– Стали ли Ваши христианские взгляды более основательными, чем это было, скажем, в советские времена?

– Конечно. Теперь эти взгляды у меня стали базовыми. Они стали базовыми уже во время нахождения в лагерях. Раньше мое христианство было растворено в философии. Оно не было акцентированным и не было поставлено во главу угла. Многие люди в лагерях обратились к вопросам коренным, поэтому те, кто побывал в лагерях, стали людьми верующими. Таким стал и Василь Стус.

– За что именно Вас судили?

– Меня судили за “изготовление и распространение антисоветских материалов”. Это было несколько эссе – “Последняя слеза”, “Собор в лесах”, “Иван Котляревский смеется”, “На праздник женщины”. У меня есть некоторые страницы, где говорится о праве личности не принимать идеологию, и это очень раздражало следователей. Но я предложил им найти в моих произведениях антисоветские высказывания. Они искали и на полях моих эссе писали: “Антисоветских высказываний нет”. Тогда они просто махнули рукой и сказали, что все эти произведения антисоветские. И в целом они были правы. Получил максимально по этой статье – семь лет лагерей строгого режима и пять лет ссылки.

Я был в пермских лагерях, где погиб Стус. А в ссылке был в Забайкайле. Мерой определения наказания были не только сами тексты, но и авторское отношение к этим текстам. Если я не отрекался от своих взглядов, это для следователей означало, что такой человек абсолютно неприемлем для советской системы, потому что оказывает “вредное” влияние на окружение.

– Были ли с вами в лагерях заключенные именно за евангельскую работу?

– Таких со мной практически не было. Хотя среди литовцев у нас в лагере наверное были люди, осужденные именно за христианскую деятельность. Но были люди, которые были приверженцами христианства, преимущественно протестантских течений.

В лагере любая религиозная деятельность и чтение библейских текстов были категорически запрещены. Но это не значит, что там не было Библии. У нас были переписанные от руки тексты Библии. В таком виде я читал послания Апостола Павла и Деяния святых Апостолов.

– А были печатные экземпляры, хотя бы один-два?

– Была очень интересная ситуация. Один человек, который содержался на облегченных условиях, дал мне “New Testament” (Новый Завет – Р.К.). Сам он не был верующим, но его жена-американка передала ему Новый Завет на английском языке. Ему он не нужен был, поэтому он передал Евангелие мне. Я читал эту книгу на английском и давал литовцам читать. Эта книга у меня стояла на полочке, потому что если прятать, то найдут, а когда сверху что-то держать, то меньше на это обращают внимание. Но во время одного обыска меня спросили: “Сверстюк, а чья это книга?” – “Наша книга”. “Вы её читали?” – “Да, пытался читать”. “Как она называется?” – “Вы же видите, как она называется – “New Testament””, – отвечаю я. “Как это переводится?”, – спрашивает меня обыскивающий. “Новый тестамент. На моем родном языке тестамент это – завещание”, – отвечаю я. “Ну, это же Евангелие”, – не выдержал тот. “Ну, если вам угодно, считайте так”, – ответил я. И они забрали то Евангелие.

Еще запомнился один момент. Группа русских имела облегченные условия содержания в лагере. Начальник им, видимо, сказал: “Не принимайте участия в этих украинских и сионистских акциях, а мы вам дадим Библию читать”. Так что у них была Библия на русском языке, но с условием – только не давать Сверстюку. Я у них был на особом положении. Но русская Библия у меня появилась от них, они дали её Воробьеву, моему другу. Мы читали её, уединившись после работы. Я читал вслух с маленькими комментариями, а мой друг слушал. Библия была крайне интересной для интеллигенции. Но потом нас подсмотрели и забрали и этот экземпляр.

– А как было с Библиями уже в ссылке?

– В ссылке была особенная форма позволения. Политическим ссыльным из-за границы можно было получать Евангелие, но мы не имели права пересылать его домой. Так я получил из Лондона первый свой собственный экземпляр Евангелия на английском языке – в 1979 году. (Евгений Александрович бережно показал этот экземпляр, который сохранился в отличном состоянии и с пометками на библейских текстах – Р.К.).

Вскоре после этого я получил очень интересную бандероль от Василия Стуса. Он тогда был в ссылке в Матросово на Колыме – мы были почти соседями. Первая книга, которую он мне прислал, было Евангелие на украинском языке. Сам Стус, наверное, получил это Евангелие из-за границы.

– А когда Вы вообще впервые прочли Евангелие?

– Вы знаете, я читал Библию еще в детстве. Отец постоянно читал Библию вслух на малопонятном русском языке и без всякого объяснения. Иногда он и меня просил почитать ему. В нашем доме было принято читать Библию вслух. Но проблема была с языком. Русский язык слабо понимали, а Библии на украинском не было.

Так что Евангелие не есть для меня неизвестной литературой, но и не есть полностью известной. И в шестидесятые годы мы – шестидесятники – не далеко продвинулись в чтении Библии, хотя можно было её достать. Просто не было такой роскоши общения на библейские темы. Хотя в какой-то степени прорыв в область духа был.

– Но среди шестидесятников было немало атеистов. Тот же Василий Симоненко довольно агрессивно относился к Евангелию…

– Что касается Василия Симоненко, вы не справедливы. Я же его хорошо знал. Он не был атеистом. Просто в свое время он был корреспондентом региональной газеты. И в той “районке” он вынужден был печатать вещи, которые принято для такой газеты – о достижения доярки, о председателе колхоза, о решении партии, атеистические мотивы. Василий был в плену этого мира. Но, обратите внимание, что его первая книжка “Тиша і грім”, которую он издал, не имеет атеистических мотивов. Он себе не позволял это печатать. Уже когда после его смерти стали собирать и печатать все, что он понаписывал где-то в газетах в самом начале, там были найдены и эти атеистические вещи. Но это большая фальсификация – вопреки воле автора.

Когда мы со Светличным собрали его рукописи после его похорон в 1963 году и привезли в Киев, спорили, что делать с его стихами, которых он бы сам никогда не напечатал. У меня была мысль собрать все эти вещи, которые он не хотел печатать, и выкинуть или спрятать. Но Светличный говорил, мол, нужно все сохранять согласно академическим правилам. Но пришли с обыском и все это забрали, а потом напечатали. А сам Симоненко не печатал ни одной атеистической вещи, кроме того, что было его дешевым заработком в газете. Симоненко настоящего нужно отделить от того мусора, который тянулся за ним с прошлого.

А вообще, атеизм тогда среди оппозиционной интеллигенции не был модным. Я припоминаю, как я работал завотделом в журнале “Вітчизна”. Однажды ко мне пришел автор и принес свои атеистические рассказы и соответствующие иллюстрации. Я с ним поговорил откровенно: “Вы умеете писать, умеете рисовать. Но вы просто не знаете, зачем у вас этот дар. Что вы пишете, мне стыдно это брать в руки. Вы видите, что церковь унижена, священнослужители унижены. Их угнетает государство. И вы как писатель хотите этому еще и помогать?”. Ему стало так неудобно, он никогда раньше ничего подобного ни от кого не слышал. Потом он мне позвонил в редакцию и сказал: “Вы мне сказали то, за что я вам навеки благодарен. Мне никто об этом не говорил”.

– Считаете ли Вы Украину исторически антисемитским государством? Сейчас власть проводит лояльную политику в отношении к еврейскому народу. Но не всегда так было: достаточно вспомнить деятельность Петлюры. Как можно практически эффективно бороться с антисемитскими настроениями в нашей стране сегодня?

– Насколько я знаю, люди, которые занимаются исследованием антисемитизма, в своих публикациях не пишут, что в Украине чрезвычайно распространен антисемитизм. Говорится лишь о том, что в Украине распространен бытовой антисемитизм. Принципиальный антисемитизм и бытовой – это разные вещи. Я знаю высокий уровень терпимости в Западной Украине, где я родился – в одном селении были костел, православный храм и синагога. Было уважение к чужой святыне. Это есть в нашем народе. Там, где есть культура, там нет антисемитизма. А Петлюра был типичным проеврейски настроенным интеллигентом. Имеются высказывания сиониста Владимира Жаботинского в защиту Петлюры. У Франка нет антисемитизма, в чем его обвиняют поверхностно-мыслящие люди.

Нужно учесть, что было очень много тех, кто в советское время работал на озлобление против еврейского народа. Просто удивительно, как народ не поддался этому. Также и теперь есть люди, которые являются источником возбуждения и распространения этой эпидемии.

– Сегодня протестантские церкви в глазах многих украинцев считаются сектами. Почему такое стереотипное понимание, навязанное еще советским режимом, сохраняется в сознании нашего населения?

– В первую очередь нужно трезво осмыслить, что такое наш посткоммунистический мир. Он в основном остался таким же. В обществе и сознании людей многое осталось на прежних местах. Ценности – те же самые, тот самый материализм, только раньше он был освобожден от собственности, а теперь он стал откровенным, пошлым – тот самый “корытный” материализм. И понятие религии и сект осталось тем самым, что было при советах. Только тогда понятие “сектант” звучало как обвинение, а сейчас оно осталось просто как определение. Конечно, толерантности стало больше, падение цензуры – это главный удар по старой системе.

Теперь что касается самих протестантов. Они зачастую сами работают на понятие “секта” своей замкнутостью, социальной безответственностью и культурной пассивностью. Когда послушаешь выступление, скажем, немецкого протестанта, то сразу видишь, что это другой масштаб мышления – это выступает гражданин Германии, который работает для Германии, он чувствует себя хозяином своей страны. А наш протестант, как не наш – жизнь его не касается, общие проблемы культуры его не касаются, проблемы языка не волнуют. Он старается как-то узко объяснить свои христианские обязанности. Наши протестанты просто не выведены на большие социальные магистрали.

Нельзя закрыться, изолироваться и ограничиться чтением текстов с иллюзией, что строишь себя как человека верующего. Христианство не терпит изоляции, оно требует работы с другими людьми. Просто выход на улицу с посланием – это чересчур просто. Собственно говоря, Христос никогда не проповедовал доктрин, Он просто показывал пример. Он оставлял след без какого-то навязывания. Евангелие нужно применять также для решения простых жизненных вопросов. Для многих даже верующих людей этот ключ заржавел, они его не употребляют. А ведь христианство обязует к активной социальной жизни. Иначе оно превращается в какую-то форму фарисейства. Настоящим является христианство деятельное. Каждый шаг Иисуса – это не научение убеждать, а убеждение примером действующей любви.

Руслан Кухарчук.

Ассоциация «Новомедиа».